Captain Horney
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
среда, 05 декабря 2012
Captain Horney
из меня вышел бы никакущий лидер.
очень хуевый начальник.
но замечательная мать.
это так СТРАААААААННО осознавать Х)
очень хуевый начальник.
но замечательная мать.
это так СТРАААААААННО осознавать Х)
вторник, 27 ноября 2012
Captain Horney
внезапно меня нарисовали!
вполне себе влюбленный и явно в очередной раз залипший на свои похотливые фантазии рыжий xD
Автор: Валафия.
спасибо :3
вполне себе влюбленный и явно в очередной раз залипший на свои похотливые фантазии рыжий xD
Автор: Валафия.
спасибо :3
вторник, 20 ноября 2012
Captain Horney
меня покусал Рин, и я познал секрет трудоголизма.
почитать?
посмотреть сериал?
поиграть?
ПОСПАТЬ?
данунахуй. Сижу работаю.
ЗЫ: мозг болит.
почитать?
посмотреть сериал?
поиграть?
ПОСПАТЬ?
данунахуй. Сижу работаю.
ЗЫ: мозг болит.
воскресенье, 18 ноября 2012
Captain Horney
- Отпусти меня!
- Никогда.
- Отпусти...
- Мальчишка не расскажет. А если скажет, я убью его. Его, Недда Старка, короля - всех, пока мы с тобой не останемся одни на этом свете...
потому что так любят дюма. полностью растворяясь, выворачивая себя наизнанку, подменяя все свои ценности одной - любимым.
и я не знаю, кто способен выдержать такую любовь, не испугавшись и не сбежав.
- Никогда.
- Отпусти...
- Мальчишка не расскажет. А если скажет, я убью его. Его, Недда Старка, короля - всех, пока мы с тобой не останемся одни на этом свете...
(с) Игра Престолов. Джейме и Серсея Ланнистер.
потому что так любят дюма. полностью растворяясь, выворачивая себя наизнанку, подменяя все свои ценности одной - любимым.
и я не знаю, кто способен выдержать такую любовь, не испугавшись и не сбежав.
суббота, 17 ноября 2012
Captain Horney
соционика, бессердечная ты сука! почти (с)
пересматриваю "Игру престолов" и отчаянно сочувствую Джейме.
пятница, 16 ноября 2012
03:40
Доступ к записи ограничен
Captain Horney
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
понедельник, 12 ноября 2012
Captain Horney
ох. Я бы женился на себе за одни только мои банановые блинчики!
задача минимум: закрыть рот и не жрать ._. хотя бы неделю.
задача минимум: закрыть рот и не жрать ._. хотя бы неделю.
пятница, 09 ноября 2012
Captain Horney
...О да! Просто надо очень любить этот лук! Плавный, но мощный изгиб, тепло костяных накладок, отдающихся ласке пальцев, упругую силу тетивы, прямое древко стрелы с бронзовым жалом на конце — гладкое, любовно отполированное мастером, созданное, как птица, для полета! Надо всем сердцем любить своего врага, связанного с тобой шелковой нитью полета стрелы: ведь ты даришь ему наиценнейший дар — блаженную эвтаназию, легкую смерть! Враг, друг, любимый мой, ты даже не заметишь... Они не замечали.
Спотыкались посреди боя. Валились наземь скошенной травой. Запоздало понимали: да, все... Счастливцы, им от рождения было дано: понимать. Один, другой, третий... лица проступали сквозь забрала шлемов: рыжий стрелок ясно видел эти лица — размазанные по бронзе, ставшей вдруг прозрачной. Кривые зеркала: рты распялены криком, мешки под глазами, желваки на скулах. Только глаз почему-то не было. Только глаз. Лицо всплывало из пучины шлема, а вместо взгляда так и оставалось — щель прорезей.
Острое, будто нож в печени, упоение пронизало рыжего. Светлое и губительное, как восход солнца в пустыне. Азарт охотника, который не оставлял места для любви — к луку ли, к стреле, к добыче... К добыче?
Спотыкались посреди боя. Валились наземь скошенной травой. Запоздало понимали: да, все... Счастливцы, им от рождения было дано: понимать. Один, другой, третий... лица проступали сквозь забрала шлемов: рыжий стрелок ясно видел эти лица — размазанные по бронзе, ставшей вдруг прозрачной. Кривые зеркала: рты распялены криком, мешки под глазами, желваки на скулах. Только глаз почему-то не было. Только глаз. Лицо всплывало из пучины шлема, а вместо взгляда так и оставалось — щель прорезей.
Острое, будто нож в печени, упоение пронизало рыжего. Светлое и губительное, как восход солнца в пустыне. Азарт охотника, который не оставлял места для любви — к луку ли, к стреле, к добыче... К добыче?
— Это твой лук. Его даже украсть нельзя — хозяин руку протянет...
— А что еще он может?!
— ...А еще он может из хозяина раба сделать.
— А что еще он может?!
— ...А еще он может из хозяина раба сделать.
(с) Г. Л. Олди "Одиссей, сын Лаэрта"
четверг, 08 ноября 2012
Captain Horney
ну почему, ПОЧЕМУ это всегда происходит со мной?! добавляю человека в аську ПО ДЕЛУ, блять, и сразу честно, рискуя выглядеть долбоебом, предупреждаю, что я не ищу общения, поэтому НЕ НАДО дергать меня со всякой хуетой, которая не относится к делу. Видимо, я звучу недостаточно убедительно, или людские умишки просто не в состоянии понять эту информацию, и в итоге почти незнакомые мне люди заебывают меня всякой невразумительной хуйней, дожидаясь, пока я выйду из себя и грубо их от себя отважу. И я - Я! - после этого оказываюсь скотиной. Да разве я не предупреждал?! Я в принципе не общительный человек, и есть определенный узкий круг людей, с которыми я поддерживаю регулярное общение - мне его хватает за глаза. И любые попытки в него протиснуться я воспринимаю в штыки. Отъебитесь от меня, я не няшка, я унылый мудак.
ААААРРРРГХ. Вопль души, да.
среда, 07 ноября 2012
Captain Horney
Тот неловкий момент, когда все грустные песни о любви - внезапно именно о вашем пэйринге.
Captain Horney
Податливое, расслабленное со сна тело приняло в себя любовника охотно, тепло, как материнские объятья... Дурацкое сравнение, но стоит ли ждать многого от того, кто еще не успел даже толком проснуться?
- Лучший способ сказать "доброе утро", emma lath... - сонно пробормотал рыжий, не оборачиваясь.
Ему не нужно было смотреть, чтобы знать, чье дыхание он чувствует на спине. И вовсе не потому, что никого другого здесь и быть не могло, просто он узнал бы его из тысячи - его особое тепло, его дразнящий запах, его настойчивые почти до грубости движения. Он брал рыжего уверенно, как хозяин, привычно, как любовник, который давно успел изучить его вкусы и слабости. И даже не успев еще избавиться от тяжелой, шумящей в голове дремоты, тот дрожал в его руках, отзываясь послушной тетивой на каждое прикосновение. Пока сотни, тысячи мечтали о свободе, воспевая ей гимны и умирая за нее, рыжий хотел принадлежать - чтобы перестать наконец чувствовать себя бесхозной дворнягой, которая никому не нужна и которой нигде не рады. Чтобы проснуться однажды утром и услышать в свой адрес слово "мой" - да так, что не поверить невозможно.
- Mi amor, - послышалось у самого уха, вырывая из груди стон вместе с сердцем - забери, оно ведь твое, я просто хранил его временно...
Пальцы нетерпеливо комкают простынь, зубы прокусывают ее насквозь, а глаза все еще закрыты - рыжему нравится представлять, как выглядит лицо любовника сейчас, когда его движения становятся быстрее и причиняют боль. Как дрожат его губы, словно они еще не определились, сложиться ли им в насмешливую улыбку или выдать хозяина с головой, выпуская наружу стон; как течет по виску и скуле тонкая соленая струйка, будто намереваясь посоперничать в изяществе с замысловатым узором татуировки; как улыбаются его глаза, отчего в уголках их тонкими лучиками собираются морщинки - рыжий знал каждую из них, любил каждую из них...
Вместо этого умиротворяющего образа воображение подкинуло совсем другой - разоренное, полусгоревшее здание, вонь паленого мяса и волос забивается в нос, мешая дышать. Изящный носок ботинка небрежно переворачивает горелый труп, а звучащий сладко до приторности голос произносит:
- Вот он, твой Грандмастер...
А рыжий вдруг понимает: не воображение - память! Все это было уже однажды. Он присаживался на корточки у трупа без лица, тщетно пытаясь высмотреть в нем хоть что-то, что позволит узнать родные черты. Он беззвучно плакал под насмешливым и пристальным взглядом той, кого нельзя было убить и чьей смерти хотелось больше всего. Он скулил и выл побитой псиной, лишившейся хозяина, едва только остался один...
- Emma lath! - тревожно зовет рыжий, но дыхание за спиной исчезло, как исчезла и тяжесть чужого тела. Собственное еще дрожит от возбуждения, мокрые ладони сжимают мятую простынь, и он захлебывается смесью чувств, которая доступна только тому, кто помешался рассудком - захлебывается похотью и горем одновременно. Отчаянно пытаясь ухватить ускользающий сон, вернуть себе ощущение принадлежности, снова и снова зовет того, в чьей смерти виноват. - Emma vhenan... abelas, emma vhenan...
И вместо пряного запаха близости - зола и пепел на зубах.
- Лучший способ сказать "доброе утро", emma lath... - сонно пробормотал рыжий, не оборачиваясь.
Ему не нужно было смотреть, чтобы знать, чье дыхание он чувствует на спине. И вовсе не потому, что никого другого здесь и быть не могло, просто он узнал бы его из тысячи - его особое тепло, его дразнящий запах, его настойчивые почти до грубости движения. Он брал рыжего уверенно, как хозяин, привычно, как любовник, который давно успел изучить его вкусы и слабости. И даже не успев еще избавиться от тяжелой, шумящей в голове дремоты, тот дрожал в его руках, отзываясь послушной тетивой на каждое прикосновение. Пока сотни, тысячи мечтали о свободе, воспевая ей гимны и умирая за нее, рыжий хотел принадлежать - чтобы перестать наконец чувствовать себя бесхозной дворнягой, которая никому не нужна и которой нигде не рады. Чтобы проснуться однажды утром и услышать в свой адрес слово "мой" - да так, что не поверить невозможно.
- Mi amor, - послышалось у самого уха, вырывая из груди стон вместе с сердцем - забери, оно ведь твое, я просто хранил его временно...
Пальцы нетерпеливо комкают простынь, зубы прокусывают ее насквозь, а глаза все еще закрыты - рыжему нравится представлять, как выглядит лицо любовника сейчас, когда его движения становятся быстрее и причиняют боль. Как дрожат его губы, словно они еще не определились, сложиться ли им в насмешливую улыбку или выдать хозяина с головой, выпуская наружу стон; как течет по виску и скуле тонкая соленая струйка, будто намереваясь посоперничать в изяществе с замысловатым узором татуировки; как улыбаются его глаза, отчего в уголках их тонкими лучиками собираются морщинки - рыжий знал каждую из них, любил каждую из них...
Вместо этого умиротворяющего образа воображение подкинуло совсем другой - разоренное, полусгоревшее здание, вонь паленого мяса и волос забивается в нос, мешая дышать. Изящный носок ботинка небрежно переворачивает горелый труп, а звучащий сладко до приторности голос произносит:
- Вот он, твой Грандмастер...
А рыжий вдруг понимает: не воображение - память! Все это было уже однажды. Он присаживался на корточки у трупа без лица, тщетно пытаясь высмотреть в нем хоть что-то, что позволит узнать родные черты. Он беззвучно плакал под насмешливым и пристальным взглядом той, кого нельзя было убить и чьей смерти хотелось больше всего. Он скулил и выл побитой псиной, лишившейся хозяина, едва только остался один...
- Emma lath! - тревожно зовет рыжий, но дыхание за спиной исчезло, как исчезла и тяжесть чужого тела. Собственное еще дрожит от возбуждения, мокрые ладони сжимают мятую простынь, и он захлебывается смесью чувств, которая доступна только тому, кто помешался рассудком - захлебывается похотью и горем одновременно. Отчаянно пытаясь ухватить ускользающий сон, вернуть себе ощущение принадлежности, снова и снова зовет того, в чьей смерти виноват. - Emma vhenan... abelas, emma vhenan...
И вместо пряного запаха близости - зола и пепел на зубах.
четверг, 01 ноября 2012
Captain Horney
и почему каждый раз, когда я еду на собеседование, не могу не думать о том, что меня пустят на органы или продадут в рабство?
моя трусость конкретно мешает мне жить :/
вторник, 30 октября 2012
Captain Horney
что-то такое массовое и эпичненькое я писал последний раз, наверное, на Пандемониуме. Странное ощущение, немного страшно, немного тревожно, и теперь сложно выбраться из этого тяжелого, гнетущего. Но все же интересно.
словом, пусть валяется здесь - на память :3
Толпа, послушным стадом собравшаяся за оцеплением тевинтерских легионеров, молчала. Кто-то боялся имперцев, кто-то выражал молчаливое одобрение происходящего; так или иначе тишина над соборной площадью нарушалась только отрывистыми, будто каркающими, приказами солдат, ведущих пленных на казнь, да криками воронья, все ближе подбиравшегося к новому месту пиршества. Славная битва - много крови, много трупов. Пройдет какое-то время, и это забудется - жизнь города вернется в прежнюю колею, многие из горожан даже не заметят перемены власти, но пока... пока над площадью царил молчаливый ужас десятков пленников, которым предстояло отдать свои жизни для устрашения и во избежание бунтов.
- Смотреть, - сплюнул стальной голос из-за плеча Эхора, а чья-то грубая ладонь повернула его лицо к площади, где к ставшим в ряд, словно чьи-то гигантские клыки, виселицам уже подводили партию солдат. - Не отворачиваться.
Пожалуй, именно перед лицом смерти проявляется истинная натура человека - кто-то впадает в отчаяние, безуспешно пытаясь ухватиться за любую возможность, если не миновать, то отсрочить неизбежное; кто-то цепенеет от страха, машинально выхватывая из толпы отдельные лица, запоминая каждый шаг, сделанный до эшафота, словно стремясь надышаться напоследок; и лишь немногим удается сохранять достоинство, когда смерть равнодушной к чужим страданиям петлей маячит перед глазами. Да и как тут сохранять хладнокровие, когда даже их лидер повержен - с лицом, исказившимся болью и горечью, наблюдает он за смертью своих солдат, не смея даже отвернуться. Синхронно исчезли планки из-под будущих трупов, и дернулись в последний раз тела, умирая быстро, почти милосердно.
Церковникам повезло меньше.
Вот уж кому удавалось сохранять достоинство, так это Владыке Церкви, которую вели к месту казни одной из последних. Благостно сложив связанные между собой ладони, жрица выглядела безучастной, казалось, полностью обратив свой взор к Создателю. И все же на ее глазах блеснули непрошенным инеем слезы, когда одна за одной восходили на костер послушницы, сестры, матери - все, кто еще вчера возносил молитвы к Создателю, благодаря за милость Его и прося спасения от тевинтерской напасти. Бог остался глух, и площадь наполнилась криками терзаемых огнем женщин. Как и Эхор, Владыка вынуждена была наблюдать за мучениями своих подопечных, чтобы до конца вкусить последствия своей гордыни и приверженности ложному богу. И в миг, когда усталую, казалось, мгновенно постаревшую женщину втолкнули грубо на костер, на ее лице промелькнуло облегчение.
Увеличивалась груда тел, снятых с виселиц, догорали жертвенные костры, и солнце клонилось к закату. Момент слабости, недостойный принца, но такой человеческий - когда тяжелая ладонь в латной перчатке опустилась на плечо Эхора, он вздрогнул, перестав до рези под пересохшими веками всматриваться в окутанную смертью площадь. Чьи-то руки подхватили, ставя его на ослабевшие ноги; куда-то вели, кажется, что-то говорили. До сознания неварранца доходили лишь обрывки напыщенной речи, которая громовыми раскатами витала над площадью и притихшей толпой. Кажется, кто-то из оккупантов говорил что-то о величии Империи, о благоразумии сдавшихся, о глупости сопротивляющихся... Жесткий стул. Усадили, закрепили ремнями, хотя принц уже и не пытался дергаться - его город пал, какое теперь имеет значение, что станет с его жизнью?
И впервые толпа ахнула.
Когда раскаленное железо оставляло уродливые следы на лице и теле поверженного защитника Неварры, когда стальные клещи ломали его пальцы и вырывали ногти, когда с пугающей медлительностью палач лишал Эхора глаз, когда тело измученного принца растянули на колоде, и два взмаха тяжелого топора лишили его рук...
Эхор жил. Измученный, окровавленный, подобие человека вместо гордого принца. Легионеры разогнали толпу, образовывая проход; на шею полумертвому неварранцу, истекающему кровью, набросили петлю, и телега, груженная трупами его же соратников, медленно тронулась с места. Уже через шаг принц упал, щедро поливая камень свой кровью, но воз продолжил свой путь вместе со страшным грузом. Трупы кинут за чертой города на потеху воронью, а Эхора оставят умирать рядом - слепым и беспомощным.
Ибо такова воля Империи.
четверг, 25 октября 2012
Captain Horney
— Можно? дай я попробую?! — попросил Телемах с робостью, и я, не раздумывая, протянул ему лук.
И тут Далеко Разящий стал иным. Как будто мое разрешение изменило правила игры; как будто я снял оковы и распахнул дверь темницы настежь; иди! свободен! Сквозь сорванца-шалопая проступило что-то, кто-то… Ни тьма, ни свет, ни плач, ни смех: вечно враждующие пряди бытия, туго заплетенные в косу. Даже страшно. Наверное, в тот миг я впервые заподозрил в нем бога.
И ошибся.
Теперь знаю: ошибся.
Телемах как-то по-особому принял от меня лук — так принимают на руки капризного младенца, готового с минуты на минуту обделаться. Дурацкое сравнение! полагаю, оно принадлежит мне-большому, ибо непоседе-мальчишке такое вряд ли придет в голову! Забыв о моем существовании, Далеко Разящий бережно, с трепетом огладил лук, задумчиво повертел в пальцах ушко тетивы — и вдруг, одним легким движением, с улыбкой согнул древко и натянул радостно зазвеневшую тетиву.
— Вот так, — кивнул он, словно доказал невесть что невесть кому. — А ты думал: только силой?.. ах, Стрелок Стрелок!..
Мне вовсе не было обидно или удивительно. Я и сам частенько разговаривал с невидимыми прочим собеседниками, под оханье: «Боги, за что караете?!»; отчего бы и Телемаху… Меня обуревала зависть. Лук мой! мне его подарил добрый, милый дедушка! — а натянул лук Телемах.
Выходит, я слабак?!
— Я тебе сейчас покажу, — словно прочтя мои мысли, обернулся Далеко Разящий; я даже не заметил, когда он снял тетиву обратно. — Ты тоже хочешь — силой. А надо иначе. Надо просто очень любить этот лук…
Древко изогнулось обезумевшей от страсти женщиной, радугой над пенною водой, податливо и с наслаждением изогнулось оно, подчиняясь пальцам — нет! голосу! трепету! словам Далеко Разящего!
— …надо очень любить эту тетиву…
Змея, сплетенная из жил — нет! из слов! смеха! тайны! — скользнула между пальцами; роговой наконечник вошел в тетивное ушко, как дух ясновиденья входит в пророка, как входил Лаэрт-Садовник к возлюбленной супруге своей, чтобы-дом однажды огласился детским плачем — и натянувшаяся струна застонала, отдаваясь.
— …надо очень любить… очень… ибо лук и жизнь — одно!.. Ты разрешаешь мне выстрелить? один раз?! пожалуйста!
— Конечно! — мигом оттаяв, великодушно позволил я. Все-таки это мой лук! Мне и разрешать: стрелять или нет! А натягивать его Телемах меня научит…
— Валяй!
На ветке дерева сидел обыкновенный воробей. Удивляюсь, что я вообще его заметил. Далеко Разящий вскинул лук, плавно потянул тетиву — по-варварски, к уху…
Короткий хищный свист. Метнувшись золотой молнией, стрела сбила с дерева лист совсем рядом с воробьем — того, кажется, даже ветром обдало. Глупая пичуга меньше всего поняла, что произошло, хотя, на всякий случай, вспорхнула и улетела.
— Промазал! — не удержался я.
И тут Далеко Разящий стал иным. Как будто мое разрешение изменило правила игры; как будто я снял оковы и распахнул дверь темницы настежь; иди! свободен! Сквозь сорванца-шалопая проступило что-то, кто-то… Ни тьма, ни свет, ни плач, ни смех: вечно враждующие пряди бытия, туго заплетенные в косу. Даже страшно. Наверное, в тот миг я впервые заподозрил в нем бога.
И ошибся.
Теперь знаю: ошибся.
Телемах как-то по-особому принял от меня лук — так принимают на руки капризного младенца, готового с минуты на минуту обделаться. Дурацкое сравнение! полагаю, оно принадлежит мне-большому, ибо непоседе-мальчишке такое вряд ли придет в голову! Забыв о моем существовании, Далеко Разящий бережно, с трепетом огладил лук, задумчиво повертел в пальцах ушко тетивы — и вдруг, одним легким движением, с улыбкой согнул древко и натянул радостно зазвеневшую тетиву.
— Вот так, — кивнул он, словно доказал невесть что невесть кому. — А ты думал: только силой?.. ах, Стрелок Стрелок!..
Мне вовсе не было обидно или удивительно. Я и сам частенько разговаривал с невидимыми прочим собеседниками, под оханье: «Боги, за что караете?!»; отчего бы и Телемаху… Меня обуревала зависть. Лук мой! мне его подарил добрый, милый дедушка! — а натянул лук Телемах.
Выходит, я слабак?!
— Я тебе сейчас покажу, — словно прочтя мои мысли, обернулся Далеко Разящий; я даже не заметил, когда он снял тетиву обратно. — Ты тоже хочешь — силой. А надо иначе. Надо просто очень любить этот лук…
Древко изогнулось обезумевшей от страсти женщиной, радугой над пенною водой, податливо и с наслаждением изогнулось оно, подчиняясь пальцам — нет! голосу! трепету! словам Далеко Разящего!
— …надо очень любить эту тетиву…
Змея, сплетенная из жил — нет! из слов! смеха! тайны! — скользнула между пальцами; роговой наконечник вошел в тетивное ушко, как дух ясновиденья входит в пророка, как входил Лаэрт-Садовник к возлюбленной супруге своей, чтобы-дом однажды огласился детским плачем — и натянувшаяся струна застонала, отдаваясь.
— …надо очень любить… очень… ибо лук и жизнь — одно!.. Ты разрешаешь мне выстрелить? один раз?! пожалуйста!
— Конечно! — мигом оттаяв, великодушно позволил я. Все-таки это мой лук! Мне и разрешать: стрелять или нет! А натягивать его Телемах меня научит…
— Валяй!
На ветке дерева сидел обыкновенный воробей. Удивляюсь, что я вообще его заметил. Далеко Разящий вскинул лук, плавно потянул тетиву — по-варварски, к уху…
Короткий хищный свист. Метнувшись золотой молнией, стрела сбила с дерева лист совсем рядом с воробьем — того, кажется, даже ветром обдало. Глупая пичуга меньше всего поняла, что произошло, хотя, на всякий случай, вспорхнула и улетела.
— Промазал! — не удержался я.
— А ты думал: только силой!.. — пробормотал Телемах, по-прежнему говоря не со мной. — Ах, Стрелок!.. зря ты так думал…
(с) "Одиссей, сын Лаэрта", Г.Л. Олди
Наверное, где-то тогда же я влюбилась в лук - слепо, заочно, как я очень хорошо умею. А воплотить свою любовь смогла только сейчас. Нет, была еще попытка с Бойдом, но это был скорее факт биографии, хотя малыш и очень хорошо понимал, что лук и жизнь - одно. Сейчас же, с рыжим, пропускаю это через себя с восторгом. Я не знаю, больной я человек или просто Игрок, но от этого становится хорошо.
Надо просто очень любить.
среда, 24 октября 2012
Captain Horney
это стоило того, чтобы ждать его полдня <3
автор: Валафия (она же Фейнриэль)
вторник, 23 октября 2012
Captain Horney
в n-ый раз перечитываю "Одиссея, сына Лаэрта" Г.Л. Олди и в n-ый раз влюбляюсь. есть что-то такое в их книгах, что хорошенько встряхивает душу за шкирку, но не оставляет горького послевкусия. художественность без пафоса. метафоричность без избитых клише. и герои - простые, настоящие. живые.
"Одиссея" люблю у них больше всего, хотя книга и написана невероятно странно - без знакомства с "Герой должен быть один" непонятна будет, наверное, совсем, особенно человеку, далекому от Древней Греции.
Одиссея люблю у них больше всего - лукавый рыжий лучник, о котором я даже не думала, создавая своего рыжего, а сейчас вдруг обнаружила сходство. по крайней мере, романтичная сторона рыжего - это как отражение Одиссея в воде. странно, но правильно.
а еще чтение Олди благотворно влияет на мою письменную речь: предложения все реже строятся по принципу "подлежащее-сказуемое-все остальное", обретая новые формы и ритм.
словом - спасибо за такие книги.
Копье вознеслось для броска.
Тетива лука ушла к плечу.
Скоро будет поздно. Скоро время выкипит досуха. Мне даже не пришлось тянуться на Итаку: мой лук силой втиснулся в руку. Он пел от возбуждения - и древняя, окончательная и абсолютная смерть, способная принудить бессмертие отправиться босиком в преисподнюю, покинула колчан с медным дном.
Стрела нагого старика по имени Геракл. Лернейский ужас на острие.
Я люблю тебя, малыш. Мы похожи больше, чем кажется на первый взгляд. Рыжие безумцы с порченым серебром в крови. Только ты еще более несчастен. Тебя рожали не из любви - для цели и вопреки пророчеству. Тебе некуда возвращаться, некуда и незачем, хотя в этом меньше всего твоей вины. А мне есть куда. Есть. Я люблю тебя. Сейчас ты перестанешь быть самим собой, наивным трехлетним мальчишкой, стареющим быстрее удара молнии. Безвинным убийцей всех, кто рядом. Земной бог, стремящийся в эфир, потому что тебе не оставили иной дороги, сейчас ты перестанешь - быть. Это просто. Это очень просто, Я не могу позволить тебе дар последнего шага. Ради всех, кого я люблю. Ради тебя самого. Ради Патрокла, которому я дал слово.
Уходящий, прости меня, возвращающегося.
Пожалуйста.
понедельник, 22 октября 2012
Captain Horney
я мудак, да. вместо того, чтобы писать пост, писал это. но оно как-то сейчас больше в настроение...
Больно. Нет, не от иглы, назойливым комаром впивающейся в кожу - к этому ощущению он привык уже давно. Глупо, нелогично болит сердце, хотя раньше он и считал, что подобная метафора хороша только для бардов и не имеет ничего общего с действительностью. Оказалось, имеет.
- Еще?
- Да.
Сизый, вязкий дым извивается в своем медленном, будто предсмертном танце. Если всматриваться в него долго, не моргая, до рези под веками, то в его мутных клубах можно различить фигуру. Нет, даже две фигуры. Это тоже похоже на танец, но смерти в нем нет, только любовь - до изнеможения, до хрипа, до конца. Будто вчера еще не было, а завтра уже не будет. И есть только упоительное сегодня, где они принадлежат друг другу, пока остальной мир почтительно замер. Так было. И так уже не будет. И от этого было больно.
- Еще?
- Да.
Опиум. Какое странное слово. О-пи-ум. Вязкое и тягучее, как этот маленький черный комок, который быстрые пальцы мальчишки ловко забивают в тонкую трубку. Говорят, к нему быстро привыкают, привыкают к тому ощущению безграничного спокойствия и отрешенности, которое он дарует. Начинают все чаще сбегать из реального мира в этот, выдуманный и такой тихий. Здесь никто не спросит, почему под твоими потухшими глазами залегли глубокие тени, почему у тебя дрожат руки или почему ты так настойчиво избегаешь встречаться с кем-либо взглядом. Даже со своим отражением - при одном его виде вдруг накатывает тошнота и хочется поскорее отвернуться, словно увидел нечто омерзительное.
- Еще?..
Голоса уже нет, но по одним только глазам, тоскливым и ищущим, мальчишка понимает, что ответ снова "да". И снова легкие заполняются дымом, который играет внутри тысячей звуков, цветов и запахов. От того, что никогда не удастся найти для них название, описать их, становится только еще более грустно. Хочется подскочить на ноги и бежать, бежать как можно быстрее в поисках того, кто поймет все без слов. Но тело давно уже перестало слушаться, превратившись в такой же бесполезный тюфяк, как тот, на котором он лежит. И мелкие укусы иглы где-то на задворках сознания.
- Еще?
- Создатель, да!
Безумное желание заполнить пустоту. Выпивкой ли, дымом ли, шлюхами ли, кровью ли... Но слово "бездна" говорит за себя, и эту дыру невозможно заткнуть. Кто-то - кажется, это была сестра - еще в самом начале советовал дать волю слезам. Распустить этот тугой узел внутри, сплевший в одно горечь потери, собственную слабость и удушающую ненависть к себе. Узел жегся медленнодействующим ядом. Узел болел колотой раной. Узел не давал о себе забыть застрявшей стрелой. Это именно тогда он еще пытался заглушить одну боль другой, не просто заигрывая со смертью, а методично напрашиваясь к ней на аудиенцию. Но он упрямо выживал; кто-то сплевывал, называя это везением, он сам тихо скулил по ночам, считая это проклятьем. Как и сны. О Андрасте, сука, которой посчастливилось сгореть в очистительном пламени, эти сны! Лучше бы с него просто живьем сдирали кожу - это было бы милосерднее тех видений, что посещали его каждую ночь. Это именно тогда он перестал спать. Подсознание смеялось над ним, подбрасывая фантасмагорические образы теперь наяву, пока он окончательно не заблудился между "там" и "здесь". Воспоминания - то немногое, что еще оставалось у него; и вот он снова здесь, окутанный дымом, в котором тщетно пытается разглядеть то, чего уже никогда не будет, пока игла оставляет тонкие росчерки чернил у него на спине.
- Почему скорпион?
- Потому что предателей нужно клеймить, falon.
Captain Horney
три долга - три боевки. U got to be kiddin' me. А я, может, драмы хочу и мозга на стене! Впрочем, у меня скоро по всем фронтам как раз и будет драма, вот тогда и заскулю, как хочется кому-нибудь кишки выпустить. Эх, природа человечья.
была благая мысль отписать хотя бы один пост, но... была и исчезла. Чувствую себя изнасилованной в мозг, надо взять передышку хотя бы до завтра Х)
меж тем реал довлеет. сука.
суббота, 20 октября 2012
Captain Horney
блондинко - бездушное железо
1:0
вчера установила сама винду и все-все-все. Убила на это порядка четырех часов, конечно, но зато сама! :3
продолжаю воевать с оперой, пытаясь вернуть все изначальные настройки...